Он вновь поразился тому — за двенадцать лет уже в тысячный, но всё первозданный раз — что от одного взгляда на жену ему стало хорошо. Только что ему было плохо, саднила рука от удара током, а тут — стоило лишь увидеть глаза Анжелы, казавшиеся особенно большими и яркими с её тёмной кожей, и вспомнить, как некогда он завидел эти глаза в первый раз — и как будто изнутри щёлкнул тумблер: полёт стабилен, рой пчёл синхронизирован.

— Сэм! — Анжела с первого дня знакомства отчаялась одолеть его настоящее имя, Шамсей, и он не протестовал, помня с детства, как Пушкин локализовал стихи о французском поэте Андрэ Шенье, выведя в заголовок: «Андрей Шенье». — Сэм! Тендер через два дня.

Общались видеосвязью, и Шамсей видел троицу флагов, даже в этой частной беседе располагавшуюся композиционно безупречно, по трети кадра за её левым плечом: бело-голубой — Объединённые Нации; бело-зелёный — Африканский Союз; и тяжёло-жёлтый, похожий на цвет песка или дорогого сахара — флаг Республики Восточная Сахара. Значит, Анжела в своём кабинете в здании парламента.

— Твои новые пчёлы хорошо работают, но…

Шамсей понимал, что всё стоявшее перед «но» не имеет значения, но даже это не сбило: когда он общался с ней — пусть и так, образом или перепиской, — он чувствовал ясное спокойствие, и всё плохое куда-то запропадало, и это всё тоже входило в ощущение «вместе им было хорошо».

— Деньги на этот заказ дают Африканский Союз и Всемирный Банк, поэтому поставщик выбирается на открытом конкурсе.

— Не первый год в дальнем космосе, — отмахнулся Шамсей.

— Раньше на конкурс не заявлялась корпорация «Жёлтая река». Они занесли журналистам, и те же радио-звёзды, что вчера кричали: «Африканские проблемы должны иметь африканские решения», сегодня кричат: «Африканские деньги должны быть сэкономлены». Дешёвые горлопаны.

Шамсей развел руками (вернее, рукой: второй-то — держал телефон). Сеть со спутников раздают в любую деревню, но поколение Анжелы по-прежнему слушало главный источник новостей — радио; и даже если бы она сделала то, против чего сражался её отец, радио могло вещать из соседних стран.

— Да уж, люди работают… — она всё равно бы не поняла метафору из другого языка, и он не стал развивать. — Ты видела страну «Жёлтой реки»? Там на поезде едешь из одного города в другой, едешь пять часов, десять, и всё время за окном — дома в 40 этажей, фабричные комплексы, дома в 50 этажей, логистические терминалы, дома в 60 этажей, химические заводы, и ни одного клочка земли, понимаешь, просто земли с деревом и лужайкой. Что бы мы ни придумали — даже если из наших компонентов собираем это здесь, в Африке, — они всё равно предложат дешевле.

— Но твоя жена лучшая. Но твоя жена гордо носит фамилию, что выбита на монументе Основателям Государства. И я сделала так, что главными на конкурсе будет не только стоимость — качество. А ведь наше качество не имеет равных?

— Да, моя жена лучшая, — ответил Шамсей без улыбки, не распаляя эмоциями — он сказал то, во что верил.

— Конкурс будет несложным. Показать и отдельные экземпляры, и Рой на стандартных заданиях: доставка, охрана, сельское хозяйство. И твоя задача — сделать так, чтобы мы победили.

— Я думал, это твоя задача, — он уловил единственно верную секунду, когда можно пошутить и оно ободрит её, а не собьёт настрой — и он думал, что сейчас они продолжат говорить, уже просто говорить, порой не понимая, на языке какой страны они говорят, но всё равно, к радости обоих, угадывая слово, которое готовится произнести другой, так, будто они вместе не годы — мириады лет, как два первых атома, образовавшие первую молекулу водорода в ещё молодой вселенной.

Затрещал второй телефон. Шамсей вернул первый аппарат на подставку, по-прежнему видимый Анжеле по фронтальной камере. Ему казалось, что, слушая нового собеседника, он не повёл ни мускулом — но она поняла:

— Что случилось?

— Директор школы. Говорит, Спиридон подрался с новенькими. Этими, как их, «клими» — климатическими беженцами.

Вокруг школы — забор в полтора взрослых роста. Ворота — сдвижная створа на хриплом колесе. Перед тем — два ежа (танку бы — хлипковаты, но гантрак не пройдёт) в шахматном порядке, увитые колючкой. Тоже на колёсиках. Свой? — Откатывают. Валандают выпуклыми зеркалами под машиной. Чистяк? — наконец-то внутрь.

Чтоб с утра не вставала очередь, каждой семье назначали слот. Сегодня вот — к 08:03, просохатишь — нарезай четыре поворота по кварталу, да получится ли на второй круг, да за опоздание — минус-баллы; и с вечера в «приложении для родителей» сообщалось новое время на следующее утро, выпадавшее через генератор случайных чисел. То ли в целях безопасности, то ли чтобы одноклассники не рассорились, делясь на «первых-последних», то ли из педагогических мер, внушая детям тайм-менеджмент (раньше-то, в прежней Африке, «явись по часу-минуте» — понятия не было, вот как и у северян говорят: «инш’Алла, букра», «даст Бог, завтра» — но тут континенту ковали новую элиту). Да попробуй ещё приехать точь-в-точь: без четверти восемь выедешь — пробок нет, а уже через десять минут — уже, и срок вдвое загадывай, да водитель нервничает, да отец, хоть наружно спокоен, — ясно; да и ты вслед за ними нервничаешь. Когда фамилия твоих предков на монументе Основателям Государства, жить — нелегко.

Зато за вратами цвёл рай. Везде по-на улице — песок, смешанный с краснозёмом, втоптанная в камень земля, редкие деревца у богатых домов; меж забором и проезжей частью — канавы, до сих пор засеренные наносами с последнего дождя (хряпнешься впотьмах — сам виноват). А при школе — тенистый сад, ласковый шум капель из автополива, идеально подстриженные кусты и зелёные изгороди, как в Версале и как в президентском дворце за стенкой.

Директор сразу переключил его на учительницу агротехники: и соотечественница, и на её уроке стряслось — разбирайтесь сами. Шамсей слушал эту (вчерашнюю выпускницу Воронежского педагогического), отмечая возможности. Как крупный зарубежный заказчик росавиатехники, он имел прямой провод в мосприёмные, и ему ничего не стоило намекнуть, что такая-то практикантка не справилась, и тогда по возвращении её не возьмут в Корпорацию или в министерство (на что она могла бы рассчитывать уже после двух лет работы здесь, в Африке). Вернее, сию нехитрую мысль надо было донести до неё в обмен на показания, что конфликт разгорелся не с вины Спиридона.

Однако вариант не понадобился.

— На уроке… на моём уроке группа «клими»… понимаете, они новенькие…

— Какая именно группа?

— Четыре человека… четыре мальчика, 11-12 лет, все, кажется, родственники, ну, в общем, из одного клана. Из клана… — она запнулась.

— Из клана Вомо? — Шамсей едва сдержал раздражение — вновь прислали профанов, неспособных перечислить имена всех Великих Домов.

— Да. Один из них… Вомо… его зовут… — она вновь запнулась.

— Его никак не зовут — до совершеннолетия, которое у них наступает в 12 лет, в этом клане отсутствуют личные имена. Личное имя присваивается, когда мальчик выдерживает испытание, связанное с опасным поступком во имя клана. — Прочитав вопрос на лице собеседницы, Шамсей добавил: — Женщине таковое не требуется, после свадьбы она просто получает имя мужа. Поэтому женщин в их клане больше — не все мужчины выживают после испытания. Теперь продолжайте.

— Он и его соплеменники позволили себе расистские выкрики. Они говорили, что вы — «музунгу». Белые обезьяны.

Это слово имело несколько иное значение, и Шамсей разозлился на вчерашнюю студентку ещё сильнее:

— Да, тут есть недоверие к белым — за работорговлю, за колониализм, за то, что когда тридцать лет назад клан Вомо захватил власть и стал убивать людей клана Вамо — то белые стыдливо молчали. Но вам на это следовало сказать, что наша страна — единственная из великих держав, которая не захватывала здесь колонии, а, наоборот, помогала их независимости…

— Вы не поняли. Они говорили о вас — о вас лично. Что это вы наслали селевой поток, стёрший их деревни. Вы, с помощью своих пчёл.

— И Спиридон вмешался, дабы защитить честь семьи, — закончил Шамсей, вновь надев маску бесстрастия. — А главным в четвёрке Вомо-драчунов, был, конечно, сын царя — он ведь у вас учится?

— «Царя»? Вы имели в виду — «лидера клана»? Да, его уже известили. Но они живут далеко, разбили лагерь за городом. Когда будут — не знаю.

— Что ж, если, — Шамсей замялся, но лишь на миг, вынимая имя, — достопочтенный Габриэль Вомо приедет, перепоручите его директору или кому угодно из мужчин. С вами он не будет говорить, потому что вы женщина.

Каждое лето он вывозил Спиридона в леса, в деревню Алексеевка на берегу Волги, научал его плавать. На фоне меловых гор, наносов исчезнувшего когда-то Хвалынского моря, кожа Спиридона казалось особенно тёмной, однако и здесь его принимали за цыганёнка: хотя и — чужой, ан всё же и — тутошний. И Шамсей гадал, не ошибся ли, приняв уговоры Анжелы, когда Спиридон родился и они наконец увидели то, что (несмотря на всё достижения перинатальной науки) до последнего оставалась неопреоделяемым:

— Зачем оставаться здесь? Чтобы что? Чтобы в школе его оскорбляли из-за цвета кожи? Чтобы его называли… — и Анжела c плохо скрытым удовольствием перечисляла выученные в Университете лексемы на букву «Ч».

— А у вас иначе? У вас люди, хоть и одного цвета, делятся на миллион каст — выше, ниже. У вас уроженец одной деревни не может стать старостой в другой. У вас люди Вамо — воины и богачи, а люди Вомо — крестьяне и козлопасы, хотя все пасут одних и тех же коз. И даже когда твой отец запретил спрашивать: «Из какого ты клана?» — у вас всё равно спрашивают: «А к какому клану ты принадлежал раньше?»

— У нас люди изводят себе кожу химикатами, чтобы стать чуть белее. Наш сын там будет царём.

— И это убьёт его! — зашумел Шамсей. — Ты видела «деток элитки» в Университете? Их предел мечтаний — запостить фото с чеком за ужин в двадцать тысяч евро, потому что их друзья вчера уже выложили за десять. Их досуг — летать в бизнес-джете на курорты Магаданской области и постить оттуда фото на частном пляже, как они дают своим той-терьерам чёрную икру вместо пёсьего корма. Понимаешь? Их счастье — это постить фоточки. Энжи, разве ты не боишься, что и Спиридон тоже…

— Нет, потому что у него будет такой отец, как ты, — говорила Анжела, неотрывно глядя на него большими глазами ярко-стального цвета, и ему казалась, что он жил давно, ещё до рождения мира, и сейчас воплотился для великой цели. — Ты нам нужен. Ты тот, кто увидит у человека не клан и не кожу, а сердце. Ты сможешь изменить Восточную Сахару. Чтобы она снова стала зелёной, как в наших легендах. И ты будешь как бог. Творить мир.

И сейчас он смотрел на Спиридона, сидевшего рядом на заднем кресле машины, и — это было тяжелее всего — сохранял спокойствие. Выкажи тревогу — и почувствуют слабость, а почувствуют слабость — сковырнут, скушают. И ему каждый день приходилось решать уравнение с сотней переменных, высчитывая малейшие колебания во всей этой многобожной системе кланов, зарубежных корпораций, иностранных разведок и вооружённых банд из пустыни, гор, джунглей; и одиннадцать лет ему удавалось неимоверно балансировать, всякий раз угадывая удар и уклоняясь за мгновение до.

Сегодня в его уравнении были только две неизвестных величины: ссора с кланом Вомо, которая назавтра могла забыться, но могла и вызвать новую войну, если вдруг событиям придадут «верное» направление (а — придадут, можно не сомневаться), и тендер через два дня. И он мог бы решить каждую из этих задач, вполне представляя схему, — но не обе сразу. Поэтому под маской спокойствия (почему-то вспомнилось: «Бог статичен — дьявол вертляв и болтлив») он мучительно колебался, понимая, что любой выбор будет означать параллельный проигрыш.

— Я горжусь тобой. Ты всё сделал правильно, — сказал Шамсей, выдав лёгкую отеческую улыбку.

— Но ведь я всё правильно сделал? Ты сам говорил: защищать семью любой ценой. — И, чувствуя, куда склоняются мысли отца, Спиридон торопливо добавил: — Телефоны в школе запрещены, ты же знаешь. В Сеть ничего не сольют.

Ну хоть что-то, подумал Шамсей, представляя заголовок («ШОК-ВИДЕО БЕСПРЕДЕЛ ДЕТОК ЭЛИТЫ МУЛАТ-СЫН ДЕПУТАТА ИЗБИВАЕТ КЛИМАТИЧЕСКИХ БЕЖЕНЦЕВ НОВЫЙ КОЛОНИАЛИЗМ» — это накануне тендера-то).

— Но есть цель, а есть методы её достижения. — Шамсею было мерзко оттого, что он применяет педагогические трюки: «не ругай — покажи как лучше», да и вообще изображает спокойствие, трепыхаясь над бездной. — Насилие — это лишь инструмент. Как удары током, когда мы работаем с пчёлами. Иногда он бывает единственно возможным — но далеко не всегда.

— Почему?

— Потому что в драке перестаёшь контролировать ситуацию. Хочешь вот огреть дурака по шее — а от твоего удара он падает, разбивает голову о бордюр, умирает… Итог — суд, тюрьма. Поможет это семье?

— Но они… это был намеренный вызов! Ты же сам говорил: покажешь слабость — сожрут. Ты… ты мне говоришь противоположное! А знаешь что? Вы, взрослые, делаете вид, что несёте великую мудрость — и потому имеете власть. Только это ложь. Тебе как отцу столько же лет, сколько мне! (Ведь да, отметил Шамсей, парадокс, но мне в этом смысле тоже одиннадцать.) Попробовал бы сам на моём! У тебя на каждом выезде по два бодигарда — ты хоть раз по-настоящему дрался?!

— Я бывал на войне.

— Ты всегда, всегда это говоришь, когда хочешь себя за что-нибудь оправдать. Сегодняшняя война — просто жмёшь на кнопки. А я дрался по-настоящему! За тебя и за маму!

«Без него не выиграть тендер, а он — вот… расплескался… Что делать? Увод в глубину…» — лихорадочно думал Шамсей.

— Сын, ты должен исходить из одной простой вещи, — размеренно, всё с той же лёгкой улыбкой продолжил он. — Всё, что было в твоём прошлом (а сегодняшнее утро — это тоже прошлое) — сложилось так, как и должно было сложиться, чтобы провести тебя через твой путь. То есть — наилучшим образом. Значит, всё хорошо. Но подобная ситуация может повториться в будущем. И тебе нужно заранее подготовиться. Сделать первый шаг самому, навязать оппонентам игру на своих условиях.

— Тебе легко гово… — снова взъелся Спиридон, а Шамсей продолжал, не меняя тона и словно не заметив; его пальцы при этом как бы лепили и уплотняли шар из невидимой глины.

— У них есть какая-то слабость. Им нужно что-то, что можешь им дать только ты. Скорее всего, они ещё сами об этом не знают — значит, тебе нужно придать событиям нужное направление. Тебе нужно найти их слабое место. Оно есть — оно есть у всех. Тебе нужно найти его. Твоя цель — превратить врага в нашего союзника. Отнесись к этому как к игре.

Но правильно ли я делаю? — проносилось в другом, придонном потоке мыслей Шамсея. — Оттачиваю на нём боевое НЛП; хотя, с другой стороны, чем это «нейролингвистическое программирование» — волевые импульсы через речь — отличается от Старейшины Клана, который надел на него шкуру гепарда, призывая Духа Природы, когда он родился? Но что, если я тем самым лишаю его свободы воли: ведь его жизнь — всё-таки его, не моя?

Что, если я ошибся?

Уже пали сумерки, ещё не зажглись фонари. Самое обманное время: вроде бы и далеко видно, а вон под раскидистым деревом — то ли сохлая ветка, то ли автоматчик с колена. Зато ему ты — как в тире.

Бог с тобой, какой автоматчик, с армейки уже пять лет, а привычка — оценивать любой рельеф по критерию «может ли отсюда прилететь» — оставалась. Да и как переключишься, когда сержант в учебке надевает раскидистую папаху, берёт обрезок водопроводной трубы, начинает размахивать — и идёт на тебя, словно тебя нет. Не уклонишься — раздробит локоть или коленку. Снесут в реаниматор, через сутки — опять. И так пока не научишься уклоняться.

Следующий урок — рвануться от трубы не в сторону, а прямо на сержанта, зубами схватить его папаху и стащить с головы: так оттачивался уход из-под удара по кратчайшей траектории. Не от опасности — шагнув к ней. В настоящей схватке — папахи не будет, навык останется.

Следующий урок — телом-лезвием пролетев на волос от врага, вторым слитным шагом зайти ему за спину. Ну и тут уж он — твой. Со стороны это казалось кинематографическим трюком: вот только что «охотник» шагал на «жертву», размахивая трубой (или топором, или палашом, оружие на тренировках менялось) — а теперь «жертва» неуловимо для глаз перетекла ему в тыл. И всё это были простые движения, им мог научиться любой.

Шамсей уже почти миновал Университетский парк, за воротцами в виде античного портика начиналась дорожка до общежития. С призовых от военной службы (всё-таки — Амбазония, Пунтленд, Катанга) он мог бы купить, пусть за Кольцевой дорогой, однушку, однако свою; но он предпочёл по армейской льготе поступить на Факультет африканских исследований, писать диссертацию по собственным впечатлениям, жить в общаге с соседом-эфиопом, подтягивая язык: всё как-то напоминало привычный армейский и бессемейный быт, когда сгрузил вещи в ранцы — и завтра уже на Голубом Ниле изучаешь таинственные палеохристианские артефакты, найденные при строительстве гидроэлектростанции. А сэкономленные призовые можно вложить в акции Корпорации, набежит немало. Всё больше, чем за десять лет впахивания «младшими специалистами» в министерстве или в той же Корпорации (это если, конечно, твоей фамилии нет на монументе с Основателями Корпорации), потом ещё столько же — «старшими специалистами» или «замдепартаментами», прежде чем будет можно работать не по 16 часов в день, а просто раздавать задания другим, контролируя выполнение. Сколько же ему тогда будет? Лет 40, 50? А здоровье? Тело-то справишь в реаниматоре, но нервы от постоянной трёпки угасятся в хлам. Армейка? Да, предлагали остаться, чин сулили вне очереди (ну или, по крайней мере, быстрее, чем у сынков папочек-полковников, перекладывающих папочки на полках), однако такая жизнь — казино: выигрывает не тот, кто больше всего играет, а кто вовремя соскочит с игры. Три кампании без серьёзных увечий — и fin.

Внезапно для себя он шагнул к газону, пригнулся, делая вид, будто поправляет шнурок, сгрёб ладонь земли. Уже в первый день первой кампании понял: если чуйка шепчет «грохнись наземь» — грохнись наземь, и все пусть вокруг насмехаются. Это их через миг посекут осколки, не тебя.

Или, в данном случае, — «преврати любой подручный предмет в оружие, даже щепоть земли будет лучше чем ничего, потому что сейчас…»

Шамсей ощущал угрозу так ясно, как чувствуют влажно-тяжелеющий воздух перед грозой. Но что-где? Проклятые сумерки, тишина. Впрочем, шум как раз появился — за оградой парка словно бесновались мартовские коты.

Или нет, июль, кое-то покрупнее.

Шамсей вышел из-за полузакрытых створок ворот — и узрел всю сцену: три темнокожих парня, пытавшиеся скрутить девушку, такую же африканку. Та рвалась и рычала, точно чёрная пантера в силках.

Шамсей осёкся. Здесь не было видеокамер, не было ни одного свидетеля, кроме стоявшего неподалёку микроавтобуса, на котором, очевидно, прибыли эти трое (Шамсей окрестил их: Амбал, Шкет и Модник); он мог развернуться и укрыться в парке, будто ничего не было — и никто никогда бы не кинул ему упрёк.

Да и весь его путь внушал: нельзя вмешиваться во внутриклановые разборки — огребёшь ото всех. Африканцы орут друг на друга, размахивая руками, как вот-вот поубивают? — возможно, просто говорят о погоде… Но и эту молодую женщину тащат явно не для братской беседы. Значит, если он считает себя мужчиной и воином, а не трусом и ничтожеством, то он должен вмешаться.

Господи, что же делать…

Колебания прервала сама девушка — увидев его, закричала:

— S'il vous plaît, помогите!

Пульс — вмиг до ста восьмидесяти, по телу — горячая вибрация; но Шамсей, не вскрываясь раньше времени, широко улыбнулся, деланно развёл руками, показывая, что не держит оружия (кроме той щепоти земли в кулаке):

— Хэй, бразза, давай поговорим!

От группки отделился Амбал (Шкет и Модник продолжали удерживать жертву); Амбал был в майке без рукавов, на голову выше Шамсея; Шамсей различил татуировку на его бугрящемся бицепсе: какое-то рогатое, навроде головы антилопы.

— Рюски, уходи. Не твоя война, — проскрипел Амбал.

— Хэ-эй, бразза! У меня есть деньги! Хочешь мой кошелёк? — всё так же примирительно продолжал Шамсей, подходя помалу.

Только бы сократить дистанцию, только бы сократить дистанцию…

Вдруг Амбал встрепенулся — точно его огрели кнутом — кивнул кому-то невидимому, в его огромной руке возник нож, и с проворством, неожиданным для ожившей горы, Амбал пошёл на Шамсея. Нож порхал, гипнотические серебря воздух; глаз так и тянуло впериться в этот нож, силясь уловить в десятке обманок единственный смертный выпад; но Шамсей смотрел не нож. А на ноги Амбала.

Тот был таким огромным, тот был настолько близко, что как будто стало ещё темней; Шамсей ощутил его столь же тяжёлый запах. Шамсей взял момент: мигом позже — и, даже и попав, был бы смят инерцией Амбала и лезвия; мигом ранее — чиркнул бы лишь подошвой по его икрам; но Шамсей вколотил ногой «удар века» в коленку Амбала, не выше, не ниже — в точности туда, где сустав, как раз когда Амбал начал замах: как то и много раз отрабатывалось на тренировках, встречный удар в коленку замедлил противника ровно так, что клинок просвистел в сантиметре от Шамсея.

— А я предлагал тебе деньги, — напомнил Шамсей, вкидывая ладонь земли в маленькие глаза гиганта; земля была годная, в меру сухая и мелкая; истошный рёв возвестил, что по меньшей мере часть России достигла цели.

Голова работала с исключительной ясностью, точно боевой компьютер. Теперь — вырубить самого опасного. Не тупого Амбала (ослеп на пять сек, и хва) — а мелкого Шкета. У него за поясом топорщился пистолет.

Шкет, удерживавший девушку вместе с Модником, отпустил её, потянулся к оружию. Если до врага меньше трёх, летит к вам — вот не надо так: и атаковать не успеете, и оборону не выстроите. Шамсей достиг Шкета, крутанулся всем телом (ну вдруг сможет пальнуть) и, докручиваясь, достал боковым ударом челюсть Шкета; сразу же — пока Шкет шатался — в упор допечатал вторым. Бил не кулаками — запястьями (нижними частями раскрытых ладоней, где прочная кость и можно не бояться повредить свои пальцы). Шкет рухнул.

Без Шкета одна рука девушки освободилась, вырвала из роскошных иссиня-чёрных волос нечто золотистое — как потом понял Шамсей, иглу-заколку — и вогнала в ногу Моднику. В следующее мгновение охотник и несостоявшаяся добыча уже катались по асфальту, и, судя, как проходил новый поединок, Шамсей не поставил бы на парнягу и полкопейки.

Теперь — завладев оружием Шкета, завладеть ситуацией; и, к примеру, начать экспресс-допрос, покуда клиенты на стрессе.

Но алгоритм рухнул. Скрежетнула распашная дверь микроавтобуса — на сцене появился ещё один мужчина, четвёртый. Белый. Шамсей назвал его — Стратег. Это он спланировал операцию, это он сразу оценил исходившую от Шамсея угрозу и — скорее всего, через мини-наушник — приказал Амбалу «нейтрализовать», не размениваясь на трёп.
Стратег встал перед Шамсеем; тому показалось, что он где-то видел этого человека — но когда? где? Или не его лично, а сам тип внешности, выправку и повадку?

Значит, бой (а не избиение, как ранее). Принимая бой, ты должен понимать, что он может стать последним. И Шамсей — безупречно щёлкающий калькулятор в его подсознании — понял, что бой будет проигран. Он переощутил это не как слово-мысль, а как ослепительно горящий узор из мириад времён-вариантов — и с одним затухающим по итогу. И был вариант — убежать, и либо словить пулю в спину, либо же не словить, если Стратег помилует и вернётся к своей задаче.

Поэтому лучше принять бой, глядя ему в глаза.

В глазах Стратега — ни ненависти, ни страха. Лишь холодная энергия. Шамсей автоматически поставил на контроль его ноги… и с лёгким ужасом понял, что Стратег — то же самое.

Рефлексы бросили Шамсея в лево-диагональный рывок — до того, как он различил в руке Стратега пистолет (а ведь только что не было) — антикварного вида, похожий на «Браунинг» модели столетней давности; просвистевшая пуля обожгла его правое ухо.

— Это кажется невозможным, однако при должной тренировке уклоняться от пули не так уж и сложно, — говорил сержант. — Человек направляет на вас огнестрел. Сколько пройдёт с момента, пока он не спустит курок и не прилетит? Скажем, четверть секунды. За это время вы должны шагнуть навстречу противнику, одновременно уходя с линии огня. Вот давайте попробуем.

Стратег был левшой, держа «Браунинг» в шуйце; Шамсей, представляя, как тело утончается, уплощается, превращается в клинок, в одномерную вертикаль, уходящую от прицела, — шагнул в сторону левого плеча Стратега, в своё право; строение мышц таково, что от груди ваша нагруженная пистолетом рука двигается чуть медленнее, чем к груди — медленнее совсем на малую толику, но её хватило, чтобы второй пороховой шмель лишь шкряпнул Шамсеев рукав левого плеча.

Только бы сократить дистанцию…

— Способ нивелировать подобную тактику, разумеется, есть, — говорил сержант. — Движение руки, в которой вы держите оружие (вместе с нажатием на курок) начинается до того, как вы навели оружие на цель. Иначе говоря, мушка вашего оружия двигается туда, где через четверть секунды планирует быть противник.

Внезапно пропали звуки. Шамсей ощутил, будто ему в грудь вошёл раскалённый стержень — бесконечно тонкий и невообразимо горячий, «солнечный протуберанец дотянулся до солнечного сплетения»; но какова длина этого хромосферного феномена? — сотни тысяч километров! — и в следующий миг Шамсею показалось, что для него прошли сотни лет, пока протуберанец, равный радиусу орбиты Луны, продёргивался и продёргивался через его останавливающееся сердце.

— Нивелирование приёмов уклонения от пули достигается после многомесячных тренировок, на что в нашей учебке нет времени, — говорил сержант. — Подобная подготовка доступна элитным подразделениям спецслужб великих держав — Англии, Австро-Венгрии, Турции, ну, может быть, Пакистана и Бангладеша. Если вы когда-либо встретите противника с подобной подготовкой (ручаюсь, вы сразу его опознаете) — лучше просто бегите. Даже если вы одержите победу, она достанется вам настолько дорогой ценой, что дальнейшее будет бессмысленным.

Опускаясь — или это небо как-то заперпендикулярилось, Бог его разберёт — Шамсей был даже спокоен: значит, я умру с честью, защищая эту совсем не знакомую девушку.

Внезапно звуки вернулись — наверху, в удивительно прозрачном вечернем воздухе, послышался успокоительный, райский рокот пчёл. Сколь странными акустическими эффектами уснащает Господь переход в горний мир.

От появления ножа в руке Амбала и до выстрела Стратега прошло секунд семь или восемь.

— Сэм! Тендер через полтора дня!

— Я работаю над ним, Энжи. Ты знаешь — я всё улажу.

— Всё уладишь, я знаю. Поэтому я и выбрала тебя в мужья. У тебя ведь есть план? Ты ничем не делишься со мной, оставляя меня наедине с моими тревогами! Что же я должна думать? Что у меня нет мужа, который меня спасёт? — воскликнула Анжела, чистя в домашней оружейке ствол старого «кольта» сорок пятого калибра, инкрустированного бриллиантами: это был подарок императора Бокассы на свадьбу её прадедушки, и это помогало ей сконцентрироваться на сложных задачах.

И Шамсей поразился — как в тысячный раз дивится восходу солнца дитя — что даже когда Анжела сердилась, при взгляде на неё все чёрные мысли отлетали и вспыхивало решение (ещё миг назад даже не мигавшее):

— У меня всегда имеется план, — медленно и уверенно, как всё так и есть, изрёк он. — И сейчас этот план — одним действием решить две проблемы.

Дом царя (главы клана) почти не отличался от соседних лачуг. Разве что — резной деревянный идол в виде головы антилопы над дверью… вернее, над прикрывавшим низенький входной проём пологом из продранной парусины.

Казалось, из моря выбросило туши китов, люди взяли изогнутую кость на каркас, а выдубленную кожу — на крышу до самой земли, отчего их продолговатые хижины походили на перевёрнутые лодки. По легенде, двадцать поколений назад они — тогда ещё не Вомо и Вамо, а просто первые поселенцы — приплыли на больших кораблях, а потом, как вода ушла, сделали из кораблей первое поселение.

До ближайшего моря было три недели изнурительного пути в караване (сейчас — два-три дня в конвое). Вокруг, на сколько хватало глаз, текла каменистая пустыня. Всё выглядело бедно даже по меркам Африки. Однако деньги на элитную школу для детей у него нашлись, отметил Шамсей.

— Я бы приготовил тебе лучшего козла, — криво улыбнулся Габриэль Вомо с порога дворца, — но наши стада погибли вместе с нашими наделами, когда сошёл сель. — Вомо шагнул к Шамсею, однако, вместо того, чтобы протянуть руки для приветствия, схватился руками за голову, картинно показывая, сколь безмерна его боль. Но тут же улыбнулся, шире, по-настоящему: — Впрочем, нужно ли печалиться? Когда у тебя тысяча автоматчиков и пятьдесят гантраков — не важно, кому принадлежат козы.

В дом же не пригласил — дурной знак.

— Если бы я боялся твоих автоматчиков, то пришёл бы с охраной. А так я пришёл один. Мой кортеж остался на въезде в твою деревню, потому что я не хотел травмировать и так скудный почвенный покров. И ещё потому, что я пришёл к тебе с миром.

— Белый бог снизошёл со своей горы к своим чёрным рабам. Белый бог говорит мудрые благостные слова. Белый бог обещает своему чёрному рабу золотые крошки из-под своего стола. Я так рад такому гостю и готов оказать ему любую услугу. Ведь ты пришёл, когда наши селения стёр стель. Ты пришёл, когда мы, теряя козлов и детей, перекочевали из одной пустыни в другую и начали всё сначала, как двадцать колен назад… Или нет? Или я что-то путаю? — глумливая в сути, речь Вомо звучала вполне дружелюбно, и только глаза не улыбались, излучая… но что? Шамсей не мог ухватить. Боевое НЛП было бесполезно — старейшина Габриэль только что показал, что и сам владеет оным. Ну что ж, мон папа, вот и «подбери ключ, замочная скважина есть у каждого», как ты лишь полдня назад учил сына.

Шамсей не перебивал — пускай Вомо выговорится, возможно, в запале обронит.

— Я знаю, что тебе нужно. Чтобы мои депутаты проголосовали за твой товар на послезавтрашнем тендере. И я бы предложил своим детям и старухам прогнать отсюда этого слабого бога, бросая в него кизяк. Но окаменевший навоз — наше ценное топливо, мы им обогреваем жилища, как делали отцы и отцы их отцов. И они велят нам быть гостеприимными. Поэтому приведи хотя бы сто пятьдесят причин, почему я должен помочь тебе.

— Если мы выиграем, то из доходов от нового контракта создадим фонд развития твоих родовых территорий. Введём тебя в наблюдательный совет, чтобы ты мог лично контролировать финансы. У вас будут школы, больницы, библиотеки, ты сможешь развивать свою древнюю культуру. У вас будет даже реаниматор. Твои дети перестанут умирать.

— Божик, ты предлагаешь мне виртуальные будущие выгоды в обмен на мой нынешний реальный ресурс. — Габриэль отвернулся, бросил кому-то в сторону пару слов; хоть некогда все Великие Дома говорили на одном языке, Шамсей их не различил. — Ты сам много раз умирал и воскресал, поэтому я и называю тебя белым богом. Но когда любую вашу ошибку можно исправить — то это воспитывает в вас терпимость к ошибкам. Когда твой боец на учениях случайно стреляет в товарища, ты не заставляешь его всю оставшуюся жизнь выплачивать призовые семье без кормильца, — ты просто кладёшь в реаниматор одного и объявляешь выговор для второго. Не думая о том, как они с подобными навыками поведут себя в реальном бою. Бессмертие делает богов слабыми. А сын рода Вамо должен быть сильным.

На фоне серых стен хижин в коротких закатных сумерках — темнокожие дети в грязной одежде с чёрными АК-47 были не сразу различимы.

— И у твоего реаниматора есть изъян. Если выстрелить богу в голову — бог уже не воскреснет.

Один из детей вскинул автомат, нацелясь на белый лоб.

— Я думал, тяжёлое испытание для мальчишек Вамо — действительно тяжёлое, — безмятежно ответил Шамсей; позже, анализируя, понял, что не играл, а действительно в тот момент не боялся смерти; в конце концов, однажды она придёт, и вопрос лишь: встретишь ли достойно. — Разве убить безоружного человека с соотношением сил в тысячу против одного — это доблесть?

— Обставить убийство так, чтобы не навлечь подозрение на нас — вот что будет тяжело. Но мои дети справятся. Предположим, сюда прилетит боевая пчела корпорации «Жёлтая река» — избавиться от конкурента в тендере и одновременно спровоцировать войну кланов.

— У тебя есть улики в пользу подобной версии?

— У меня есть могучие колдуны. Ты считаешь людей Вомо дикарями, я видел, как ты морщишься от нашего запаха (и не отнекивайся, всё так) — но мы умеем перехватывать пчёл, подчинять их себе. Сейчас мы убьём тебя, а потом покажем твоей жене останки пчелы корпорации «Жёлтая река», в чью память будет зашита программа покушения и твоя биометрия.

— И ты не боишься новой войны кланов? — Шамсей поморщился от собственных слов, поняв, что они похожи на жалкую попытку выгородиться.

— Новую войну кланов развязал ты, когда твои пчёлы вызвали сель. После этого мы и стали развивать системы радио-перехвата для обороны от них.

— Габриэль, я клянусь, там были не мои пчёлы!

— У тебя есть улики в пользу подобной версии?.. Ладно, солнце заходит. Пора.

Мальчик-Вомо — вероятно, тот, что затеял утром драку со Спиридоном — передёрнул затвор. Дуло по-прежнему смотрело в лоб Шамсею; Шамсей засмеялся:

— По традиции у приговоренного к смерти есть последнее слово. (Традиционалисты не возражали.) Так вот, маленький Вомо. Есть одно правило. Достал пушку — стреляй. Потому что когда ты наводишь её на цель, то уже через пару секунд рука из-за тяжести оружия начинает гулять. И прицел сбивается. Даже если успеешь выстрелить, то промажешь, а я уже буду за твоей спиной, завладею твоим АК и прикроюсь тобой-щитом. — Он смотрел в глаза мальчика, представляя, что тот мог быть его сыном. — Но знаешь, почему я этого не делаю? Потому что в победе над ребёнком нет доблести. И ещё потому, что твоему отцу плевать на тебя и на твою жизнь. Он даже не знает, как тебя зовут, потому что тебя никак не зовут.

Габриэль завёл одну ногу за другую, точно неуклюжий аист; он уже не выглядел мудро-царственным:

— Белый бог, сколько у вас детей, которые не могут себе даже приготовить еду без матери? Двое? И ты с ними носишься от рождения, исполняя любую их прихоть. С твоим ребёнком что-то случилось в школе — и ты несёшься туда, забыв обо всём. А я в это время здесь, продолжаю заниматься делами нашего клана — всего нашего клана — и шагаю вперёд. Я знаю, о чём ты хочешь спросить. Но меня не интересует, что произошло сегодня между твоим сыном и моим. Сын Вомо достаточно силён, чтобы решить любую проблему, а если он окажется слаб — это будет его вина.

— Меня всегда интересовало, — по-прежнему безмятежно, со снисходительной миной спросил Шамсей, точно бы ему в голову не смотрело воронёное дуло: — А когда тебе нужно позвать своего ребёнка — что ему говоришь? «Эй, малой! нет, не ты»?

— У детей Вомо, да, нет имён. Это делает их самостоятельными. Если им что-то нужно — например, получить тяжёлое испытание, чтобы получить имя — они сами ко мне приходят. Наши дети на камнях и солнце растут сильными, а ваши в городских клетках — слабыми. У меня было десять детей, один погиб в сель, второй погиб в пути. Но каждый из оставшихся восьми родит ещё десять. Поэтому нам не нужно, как тридцать лет назад, начинать войну кланов — через два поколения мир и так будет принадлежать нам.

Габриэль сделал жест, и мальчик-Вомо, а вслед за ним и другие дети, опустили оружие.

— Это был урок, но не для тебя, а для моего сына. Посмотри, сын, я поносил его, я поставил его на край гибели — но он сохранил спокойствие и шёл к цели.

— Да, только я не понял, а в чём тут вообще урок? — голос мальчика-Вомо (на вид ему — не одиннадцать-двенадцать, а, пожалуй, и четырнадцать-пятнадцать; хотя: подростковая акселерация) звучал грубо, но детски.

— Жизни достоин лишь тот, кто в любой момент готов к смерти.

— То есть я могу в Абу-Даби гонять на взрослом «Феррари»? А здесь — на мопеде без шлема?

Лицо Габриэля исказила гримаса, он завёл правую руку за спину, точно пытаясь почесать собственную лопатку; вместе c «аистиным» положением ног — его поза сделалась ещё более неустойчивой.

— Я говорю не об идиотском ребячестве! А о том, что ты должен быть готов принять смерть ради нашей великой цели! Это и делает мужчину мужчиной! — впрочем, Габриэль тут же успокоился, расставил ноги по ширине плеч, расслабил руки вдоль торса.

— А в чём наша великая цель? — спросил мальчик. — Ты можешь мне уделить хотя бы десять минут и сказать по-понятному? Без этого «должен-должен»?! Я, знаешь, не жил вообще, а уже тебе должен!

Придонное сознание захлестнуло Шамсея; немного — съязвил бы: «Чаще общайся с сыном, чтобы он не задавался такими вопросами»; но сейчас надлежало играть иначе, превращая врага… хотя бы в нейтрала.

— Твой отец каждую минуту заботится о благе всех Вомо, поэтому один Вомо не должен упрекать его. — Это слегка противоречило тому, что Шамсей говорил тем же людям по тому же вопросу ещё три минуты назад; хотя, впрочем, в парламенте, где заседала Анжела, бывало и не такое.

— Что же, прямо сейчас наша цель, — Габриэль еле заметно улыбнулся, однако сделал вид, будто не услышал реплики Шамсея, — достойно проводить нашего достойного гостя. Я не буду мешать тебе, белый бог, но не буду и помогать. Мои депутаты честно проголосуют. За сильнейшего, который победит в тендере.

Солнце быстро закатывалось, подходил холод. Шамсей надел куртку из тончайшей теплоизолирующей ткани (та хранилась в кармане и в сложенном виде не превышала объём канцелярского конверта) — никто не заметит, как дрожат его руки от выброса адреналина.

С утра люди Вомо соскоблят иней-конденсат с матерчатых стен хижин, пропускавших изнутри влагу, что возникала из дыхания коз, бежавших под полог на ночь. И то будет их завтрак — мама Анжела учила Спиридона, что для здоровья день следует начинать со стакана воды.

— Сэм! Тендер уже завтра! (Шамсей неимоверным усилием выдал спокойную улыбку: под контролем, работаю.) Мы полдня как встали, а ты ни разу не сказал мне, что любишь меня! Ты больше меня не любишь? Конечно! Ведь истинная любовь проявляется в действии! Ну а ты вчера провалил свою миссию, хотя обещал мне! Лучше б я пошла туда вместо тебя и приставила к голове этого дикаря кольт 45-го калибра — посмотрим, как он бы запел тогда!

Прежде Анжелы, дюжину лет назад, он общался и с другими девушками, и подобные слова из их уст — в его юности — немедленно вызвали бы ответную вспышку ярости.

Но тут — очень странное дело — Шамсей лишь развеселился, заливисто захохотал, как дитя, когда стоило съесть мороженое на волжской набережной, и большая проблема — искусанные крапивой ноги — уже кажется маленькой, растворяясь в безоблачном небе над безбрежной рекой.

— И давай, улыбайся! Думаешь, стоит тебе улыбнуться — и я всё прощу тебе? И ведь да, я прощу. Смотрю на твою улыбку — обо всём забываю. Вот же ты вредный жук!

Без малейшего перехода, словно щёлкнул эмоциональный тумблер, Анжела продолжила деловым тоном:

— Мне снова удалось невозможное. Я достала пчелу корпорации «Жёлтая река» — такая же будет завтра на конкурсе. Её только что доставили в твой гараж.

— Конечно, потому что ты лучшая. И ты каждый день доказываешь, что ты получила свою власть по праву, — сказал Шамсей, и Анжела вновь ощутила то сладкое замирание над бездной, когда много лет назад у входа в Университетский парк она — принцесса одного из знатнейших родов Африки — увидела невзрачного, обычного парня, который с лицом безобидного деревенского дурачка подходил, готовя удары.

— Другие мужчины говорят… говорили мне то же самое, потому что им было от меня что-то нужно. А ты говоришь, потому что искренне в меня веришь. За это люблю тебя, — подвела итог Анжела, потрепав его за волосы, где уже проглядывали седые завитки.

Шамсей позвал Спиридона, спустился в гараж, расконопатил ящик с маркировкой в трёх разных системах письма, отчего один и тот же смысл менялся по ширине: один знак — один звук (европейский язык); один знак — один слог (африканский язык); один знак — одно слово (азиатский язык):

«Беспилотный летательный аппарат малый
Двадцатое поколение»

Спиридон зависал в телефоне, просматривая чьи-то фотографии. Шамсей не прерывал его, пусть хотя б иногда расслабится — в школе гаджеты запрещены, а почти всё прочее время Спиридон работал в мастерской отца или на полигоне (тестировали новых пчёл, надзирали за починкой старых, иногда вносили изменения в алгоритмы — даже лучший заводской программист не в силах предусмотреть нестандартные ситуации, возникающие в реальной жизни).

Шамсей был убеждён, что нельзя предоставлять ребёнка самому себе. Тут ведь как в армейке: солдатики — дети. Если нечего делать, находят занятие сами. Начнут измываться над новичками, сбегать в самоволку, поплёвывать с крыш на дальность. И не потому, что плохие, а потому, что моральных установок или представления о добре и зле у детей ещё нет.

Это понимали сержанты. Поглупее — просто гоняли солдатиков с утра до ночи: разгрузи-ремонтируй. А умные — изматывали тренировками с максимальным уровнем сложности, и одновременно — изучением языков («Господин сержант, а зачем, телефоны с лёту любую речь переводят?» — «Наряд вне очереди! Драй плац вместо ботов-уборщиков, думай, на что ты способен без нашеготехнологического превосходства»). И когда после валишься в койку с единственной мыслью: подъём через три часа — не до шалостей.

Но сейчас отец и (тоже спустившаяся в гараж) мама не обращали на Спиридона внимания.

— Это конец, — известил Шамсей. — Они сделали идеальную копию. Аппарат повторяет конструкцию нашего, кое-что даже проапгрейдили. Разместить антенну во втулке соосных винтов — остроумно, уменьшает аэродинамическое сопротивление.

— И хорошие новости. С моей воли добавлено ещё испытание — прекратить уличную драку, распылив транквилизатор с полицейской пчелы.

— Ага, драчуны в восторге. Итог: мы не выиграем, они не проиграют. Однако их цена ниже. Следовательно…

Спиридон любил, как родители такие. Не кричат и не пререкаются — деловито обсуждают. Отец это называл — «мы воюем» (готовим какой-нибудь новый грандиозный проект).

— Нет, — возразила Анжела, — ещё можем выиграть. И ты выиграешь. Ведь ты знаешь мой народ. И ты можешь дать ему то, что он хочет.

— Энжи, твой народ хочет волшебства. Чтобы явился Бог и всё урулил. Накормил голодных. Оросил пустыню. — Шамсей замер, придонное сознание захлестнуло его.

— Ты что-то придумал?

— Дождь.

Найти профиль мальчика-Вомо в Сети оказалось непросто. В итоге Спиридон догадался врубить поиск по геометкам: первая деревня Вомо (которую сгубил сель), вторая деревня Вомо (неподалёку), ещё ряд опорных точек — и сотни возможных профилей завернулась в один.

Спиридона поразило, что в Сети он дал себе имя — не просто Вомо, как сверстники-соплеменники, а Джек Вомо.

Тачки-фоточки: в кузове гантрака с пачками купюр; на снегоходе по краю ледника в Новой Англии; за рулём «Феррари» в Абу-Даби. «Феррари» был небольшой, одноместный, детский, больше похожий на карт. Но стоил и разгонялся под настоящий. Спиридон вздохнул. Отец настрого запрещал постить этакое — «выпячивай не богатство, а ум»… И ещё фото, вовсе не компроматное, но над ним Спиридон особенно долго думал. Кинотеатр, видимо, где-то в Европе, допремьерный показ последнего, 19-го эпизода «Звёздных войн». Красная ковровая дорожка. Джек Вомо в красном плаще «имперского гвардейца». Эмоции — неподдельная радость. Такие, каких Спиридон едва ли читал на его лице в школе — угрюмом и отрешённом.

Спиридон колебался. Но отец учил: иди не от опасности, а к опасности.

Стукнулся в профиль Джека Вомо. Написал: «Мы с тобой не закончили».

Ответ пришёл моментально, словно тот и ждал: «Через час в Розовой Долине. С каждой стороны — не более трёх человек».

Что ж, приятно вести дела с деловыми.

«Без летального оружия», — на всякий случай уточнил Спиридон.

«ОК».

— У пчёл есть проблемы в критических режимах, надо выловить «блох»! — крикнул, уходя, родителям. Те были так увлечены обсуждением тендерных теорий Шамсея, что, кажется, даже не услышали.

Ну и хорошо. Зачем отвлекать отца — Спиридон сам поможет семье. И ничуть не боится. Ведь у него будет секретное оружие!

— Вомо верят, сель устроили пчёлы. Я смотрел в глаза Габриэля, его глаза не лгали. Помнишь, когда пошли эти слухи — мы отмахнулись, думая на старую вражду к нам. Никто не говорил с Вомо, никто не вспомнил о них. Сидят себе на своих каменюках — и ладно. А нужно было отправить к ним делегацию, провести расследование… Это наша ошибка.

— Если мне понадобится от моего советника по стратегии что-то, кроме поклонения, то я проинформирую. И ты думаешь, это возможно?

— Пчёлы создали не сель, а вызвавший его дождь. Сильнейший ливень и сход грязевых потоков с гор.

— Спрашиваю тебя опять: как? Миленький, если я что-то спрашиваю, ты должен мне отвечать!

— Даже в самом сухом воздухе содержится влага, — ответил Шамсей, привычно начиная веселиться от резкости Анжелы. — Например, электромагнитные волны воздействуют на частицы воды, те начинают колебаться, поднимая температуру окружающего вещества. Это принцип работы микроволновой печи столетней давности. Кусок мяса в микроволновке становится горячим, но тарелка под ним остаётся холодной. Конечно, если не считать небольшого нагрева от соприкосновения с самим мясом.

— Потому что в мясе есть молекулы воды, а тарелка фарфоровая и насухо вытертая.

— Ты моя самая умная и красивая.

— Замолчи, ненавижу поклонение! И что? Думаешь, на основе того же принципа можно разбудить дождь?

— Да не то что можно — такие опыты были ещё лет двадцать назад. И у нас… да… всё есть! Берём пчёл-миноискателей, там уже установлены магнетроны — генераторы колебаний для дистанционного подрыва мин — синхронизируем их в один рой; сверху меторологический зонд, чтобы сразу измерять влажность воздуха. Мне кажется, нужно создать вертикальную сетку в несколько ярусов на эшелоне от ста до трёхсот метров над землёй. Верхний ярус облучает атмосферу сверху вниз, влага в ней тяжелеет и опускается, попадает под действие следующего яруса, ещё больше тяжелеет — и дождь!

— Так яви людям чудо.

Спиридон взял друзей — сына вице-президента местного отделения Всемирного банка и племянника посла Африканского Союза.

Втроем сели на мопеды, и в Розовую Долину. Укромное ущелье меж гряд холмов, тянувшееся точно с востока на запад. Когда солнце садилось, то чёрная вулканическая порода без единого пятна зелени оживала, струясь нежными соцветиями, как будто заезжал в рай.

К запястью Спиридона крепился телефон с тактической диспозицией от пчелы, парившей высоко над ними (ещё можно было взять армейский шлем из кладовки отца — там картинка выводилась прямо перед глазами на бронестекло, но было бы совсем палевно). Поэтому Спиридон увидел Джека Вомо и двух его спутников ещё до входа на точку. Без оружия, не засада явно. Вперёд! И группки моторизованных мальчишек въехали в ущелье с разных сторон почти одновременно.

Формат выработался сам собой — ну и все, плюс-минус, видели взрослые кинобоевики.

Две пары секундантов и транспортные средства остаются шагов за пятнадцать, а два человека серьёзных, у которых разговор есть, подходят.

— А где Спиридон?

— Кажется, двинул на полигон…

— Кажется?

— Да… он же говорил. Вроде бы.

— Набери ему.

— Абонент не абонент. Может, копается в алгоритмах пчёл, выключил, чтобы не отвлекаться.

— В любом случае, полигон отменяется. Мы не знаем эффект.

— Ой, да. Нельзя подвергать ребёнка опасности. Надо в другой квадрат. Есть неподалёку ущелье. Там глушь, ничего, кроме камней.

— А всё-таки — если кто…

— Это день последний. У нас нет времени. И потом, никто же не собирается устраивать великий потоп. Что плохого может быть от дождя?

— Ты меня оскорбил, — Спиридон рассудил не рассусоливать. — Меня и мою семью.

— А ты оскорблял меня день за днём. Когда за тобой в школу приезжал отец, то я ехал домой на мопеде. Когда дети нашего клана умирают в пустыне, мы кладём их под большие камни, чтобы их останки не растащили гиены. А когда дети вашего клана умирают — вы кладёте их в реаниматор.

— Бро, ты летаешь спецбортом на премьеру «Звёздных войн». У твоего отца нет денег на реаниматор?

— Я тебе не брат! — взревел Джек. — Музунгу всегда приходят, обольщая своими чудесами. А потом забирают нашу землю и наши богатства. И всё, что они дают нам — это политкорректная кличка «клими». Мол, это не они нас убивают, а климат. Но мы — самый великий клан! А вы — жалкие выскочки. Вы всё время создаёте нам трудности. И наши отцы вынуждены тратить всё время, чтобы противостоять вашим козням.

Каким образом в Джеке Вомо сочеталась ненависть к «музунгу» и готовность потреблять их массовую культуру — Спиридон не стал спрашивать, это вызвало бы лишь новую вспышку ярости. Отец говорил: драка — не лучший путь, она отсекает все прочие варианты.

— Я с тобой пришёл не сражаться. — Спиридон почувствовал, сейчас Джек перейдёт в наступление (и с чем-то сильнее кулаков); срочно нужен был ход впереворот. И, мучительно подбирая ключ, Спиридон ощутил: проворачивается. Разрозненные детали выстроились в ясно различимую замочную скважину.

— Ты затеял драку не из-за меня. А чтобы твой отец наконец-то приехал в школу. Чтобы в школе все видели — у тебя отец тоже есть.

На Джека стало страшно смотреть. Его лицо передёрнулось, и глаза — обычно узкие глаза пустынного жителя — широко раскрылись, на губах появились пузырьки слюны.

Несколько секунд он молчал, мелко дрожа. Потом глаза вновь сузились. И он отдал команду.

На холмах началось движение. Камни вздувались — на них в теплоизолирующих маскировочных накидках прятались дети Вомо. Сейчас они встали в рост, поигрывая оружием — не меньше десятка с каждой стороны мешка, в который угодили Спиридон и его спутники.

— Пока сын музунгу считал на один ход, сын Вомо считал на два. Я знал, что ты мне напишешь. Я знал, что ты согласишься на встречу. Потому что когда у вас нет сил для схватки — вы водите людей за нос «переговорами».

— У нас была чёткая договорённость — не больше трёх с каждой стороны.

— Не больше трёх человек. Но все эти Вомо ещё не прошли своё Испытание и по нашим понятиям не считаются людьми.

— Ты думаешь, я настолько глуп, что не предусмотрел…

— Да, музунгу, ты глуп.

Экран дисплея на руке Спиридона изошёл помехами, тактическая картинка местности пропала.

— Сэм, не переусердствовать! Мой отец говорил: чрезмерный успех эксперимента может быть опаснее, чем провал.

— Уже некуда — у пчёл отрубило связь. — В критической ситуации Шамсей с Анжелой не бранились и не паниковали: к чему, если ругань и так не поможет.

— Они сейчас над ущельем. Горы экранируют сигнал?

— Скорее уж, кто-то применяет новые методы радио-электронной борьбы. И я даже догадываюсь, кто…

— Значит, мы лишимся пчёл накануне тендера?!

— Почему? Вчера я обновил программу, усилил шифрование, чтобы сигнал нельзя было подделать и перехватить контроль. Так что без связи с базой они продолжат выполнять последнее задание, пока в батареях остаётся энергия на обратный путь. Компас инерциальный — пчёлы смогут лететь, даже если РЭБ заблокирует любые радиосигналы вплоть до навигационных спутников… Конечно, можно попросту сжечь вообще все микросхемы нейтронной бомбой или ЭМИ-пушкой, но такого добра у них не…

— Сколько нам до ущелья?

— С полчаса на машине.

— Туда.

Если от опасности не уклониться — то нужно нанести встречный удар.

— Так давай разберёмся! Один на один, без оружия. Или испугался меня? — Спиридон всем видом не показывал страх, но внутри и под ним расширялась холодная пустота.

— Да не собираюсь я с тобой драться. Я поставлю тебя на колени и заставлю извиниться на камеру. А потом покажу всей школе. Да и на Сети будет хит.

Оставался лишь один выход — прыжком сократив дистанцию, сойтись с Вомо врукопашную, надеясь, что другие побояться стрелять в сторону сына царя… Ну что ж, будь что будет, или жизнь, или нет, но, главное, не позор.

Грохот осыпающегося камня прокатился по ущелью необычайно резко, слился с возникшим ветром, насвинцовил воздух.

Обычно бездонное небо стремительно темнело, как в сезон дождей — только много быстрее. Атмосфера на глазах тяжелела, буквально из ниоткуда сгущались тучи — и вот уже небо исчезло за сплошной, чёрной, грозовой пеленой. Хлынул дождь, будто Бог открыл кран. Или нет — словно дети стояли у подножья плотины, и её прорвало.

Вода лила над и под. Ревущие струи со взвесью песка и камня, серые, словно железный поток, стекали со стен долины, каждый кричал и не слышал себя. Ручеёк, только что лизав щиколотки, уже поднялся до колена, до пояса, влекомые им булыжники невидимо били по ногам, дети падали — и новая река тащила за горизонт.

Спиридон, сразу поняв, чем кончится, успел подняться повыше на склон холма. Побежал по течению. Вот, под ним, барахтается Джек Вомо. Да ведь не умеет плавать… Исчез… появился… и снова исчез надольше…

Свидетели отсутствовали, всех разметало потоком, никто никогда бы не упрекнул Спиридона. Однако это был шанс помочь и отцу, и матери. Главное, скинуть ботинки — те быстро тяжелеют, утягивают.

— Где все твои люди — и где я? И кто же помог тебе?

Джек Вомо обессиленно привалился к камню. Ему было нечего отвечать. Разве что признать поражение. Но Спиридон и не собирался загонять оппонента в омут.

— Кто хотел пройти своё Испытание, тот его и прошёл. Ты всем скажешь, как спас наследника великого клана — то есть меня — при потопе. Учитывая, что сын пустынного народа не умеет плавать, его подвиг становится ещё более героическим. Свидетели подтвердят.

— Будет ложь.

— Ложь во имя твоего клана. Когда мы выиграем тендер (Спиродон тут не был уверен, однако излучал обратное), мои люди поделятся доходами с твоими людьми. Твой отец отверг бы эту помощь, не желая уронить свою честь. Но теперь, когда ты меня спас, весь наш клан становится тебе должен. И вы можете принять нашу поддержку, не теряя собственного достоинства.

— Ладно. Да, это укрепит позиции — мои, моего отца — среди нашего народа, — нехотя признал Вомо. — И, знаешь, извини, если я что-то такое говорил… Я не имел в виду ничего такого.

— Ничего. И ещё одна крохотная просьба. У ваших технологий по борьбе с беспилотниками — огромный потенциал. И завтра как раз есть возможность испытать их в реальном деле…

Тучи столь же стремительно рассеивались, река уже не ревела, а веселилась на прощание малыми ручейками. Над Африкой вновь взошло солнце.